— Гутен нахт, фрейлейн, — Феликс поднялся из-за стойки и подошел к Марине.

— Ну, чего ты ждешь? — Девушка искоса посмотрела на него.

— Жду ясности, — ответил Колчанов.

— Она никогда между нами не наступит.

— Это именно тот ответ, которого я ждал.

Марина подошла к Феликсу и, привстав на цыпочки, поцеловала его в небритую щеку. Только сейчас она по-настоящему поняла, какой он высокий и сильный.

— На большее я сейчас не способна, даже если бы мне и хотелось, — проговорила она.

— А я легко довольствуюсь малым. — Он сжал ее руку в своей и быстро отпустил. — Спи. Вечером мы проедемся, и ты увидишь изнанку города. Это как вышивка. С одной стороны — гладь, красота, а с другой — обрывки ниток, которые висят, словно кишки из распоротого живота.

— Ну и сравнения у тебя!

— Жизнь меня другим не научила. — Феликс распахнул дверь спальни.

— А кофе? — спросила Марина.

— Кофе тебе ни к чему. И не вздумай курить в постели — сгорим.

Марина усмехнулась.

— Я так устала, что даже забыла, курю я или нет. Ты не помнишь?

И она уснула, едва коснувшись щекой подушки.

Феликс помылся быстро. Зато брился он долго, старательно проходя лезвием по густо намыленным щекам, вслушиваясь в треск срезаемых волосков. Приезжая в Вену, он всегда брился до зеркальной гладкости. И причиной здесь было отнюдь не желание стать похожим на австрияка, а жажда чистоты после утомительной дороги.

Обычно в первый же день приезда Феликс встречался со своей постоянной женщиной по имени Ханна. Кроме секса, их почти ничего не объединяло. Они обходились в постели без слов, и каждый раз все шло по заведенной программе: ужин с вином, душ, постель, снова душ, короткий сон и снова любовь на рассвете. А затем Ханна уходила, чтобы вернуться назад. Феликс даже не знал, замужем она или нет, кем работает. Он встретил ее на улице возле картинной галереи. Подошел и сразу же, без обиняков, не слишком полагаясь на свое знание немецкого, сказал, что свободен и ему не с кем провести ночь.

Связь они держали странным образом. Звонил обычно Феликс, трубку неизменно поднимала какая-то девушка с бесстрастным голосом, и ей он сообщал, где его можно найти. Затем его подруга звонила ему. Между звонками проходило не больше четверти часа, и они наскоро договаривались о месте встречи. У Колчанова даже успел выработаться своеобразный ритуал: он брал в руки трубку не раньше, чем побреется.

Последний лоскут пены, густой, уже успевшей немного подсохнуть, исчез под лезвием бритвы. Чуть теплая вода смыла крем для бритья, одеколон обжег кожу, и Феликс понял, что он не позвонит

Ханне ни сегодня, ни завтра и, наверное, не позвонит до самого своего отъезда. Может быть, на обратном пути он остановит машину возле телефонной будки и наберет знакомый номер. Он еще не знал, что скажет. Но одно знал наверняка: прижимая трубку к уху, он будет смотреть на Марину, сидящую в машине, и даже не сумеет вспомнить лицо своей прежней подруги.

«Все хорошее когда-нибудь кончается, — подумал Колчанов. — Мне было хорошо, и надо быть за это благодарным судьбе».

Он вышел из ванной. На наклонном потолке гостиной плясали солнечные зайчики. Приоткрытая дверь в спальню словно приглашала Феликса пройти именно туда, хотя можно было расположиться и на диване — не так удобно, зато меньше ходить. Мягкий ворс ковра приглушил его шаги. Колчанов остановился возле кровати.

Марина спала, по-детски свернувшись калачиком, с ладонью под щекой. Она то и дело вздрагивала во сне, и Феликс, глянув на нее, тут же понял, что никогда в жизни не сможет ее обидеть. Более того, не даст в обиду никому. С каким-то виноватым чувством он улегся рядом с ней и не отрываясь смотрел на ее грудь, видневшуюся из-под сползшего полотенца. Затем аккуратно, стараясь не разбудить, он накрыл девушку одеялом до самого подбородка

Уже давно ему не было так спокойно. А ведь он так мечтал именно о покое…

«Да, — подумал Колчанов, — расскажи кому-нибудь — засмеют. Ведь можно было бы… Можно, а не нужно — вот в этом, наверное, и есть мудрость жизни. Нельзя перелюбить всех женщин в мире, нельзя заработать все деньги… Нужно уметь останавливаться, выжидать, радоваться не только счастью, но и ожиданию его. И совсем не обязательно хватать все, что идет тебе в руки…»

Тихо-тихо дышала Марина. Феликсу даже казалось, что он слышит стук ее сердца. Вот она, совсем близко, стоит только протянуть руку — коснешься ее обнаженного плеча. Ее тела… Но тогда не будет покоя — того самого желанного покоя…

Девушка что-то пробормотала во сне. Феликс прислушался. Неужели его имя?

«Этого еще не хватало! — подумал Колчанов. — Надо же, влюбилась! Нет, мне моя свобода дорога!»

Но развить эту тему он не успел. Через полчаса его свалил сон.

Глава одиннадцатая

День уже клонился к вечеру, когда в центральном управлении полиции Вены собралось около половины всего личного состава. Судя по всему, готовилась какая-то крупная операция, о сути которой никто из рядовых полицейских и даже младших офицеров не знал. Время шло, но никто не спешил объяснить причину того, что их собрали всех вместе. Нервозность с каждой минутой росла, особенно после того, как были получены спецсредства и двойная норма патронов. Самым странным было то, что никого из прибывших уже не выпускали за территорию управления. Строились всяческие догадки, как это обычно бывает в таких случаях, взаимоисключающие.

Лишь в восемь часов вечера появился сам шеф венской полиции. Он был мрачен, но, как всегда, подтянут и немногословен. Собрав офицеров, он удалился с ними в комнату для совещаний, где они пробыли минут сорок, после чего полицейские разъехались по своим участкам. Таких приказов, как сегодня, в австрийской столице не отдавалось давно: одна ночь отводилась на то, чтобы покончить с русской мафией, которая давно стала здесь притчей во языцех. Шеф полиции пообещал, что, даже если кто из полицейских в этот вечер превысит полномочия, он не будет привлечен к суду. Разумеется, карт-бланш давался только в отношении российских мафиози.

Все это было продолжением объемного плана, задуманного шефом полиции совместно с министром внутренних дел. План состоял в следующем. Сперва с помощью русских разобраться с югославами, контролировавшими проституцию и торговлю крадеными машинами, пригнанными из других стран. В процессе этих разборок установить личности всех руководителей, а также рядовых членов. И наконец, в один день, вернее, в одну ночь нанести массированный удар, перестрелять кого только будет возможно, списав потом убитых на внутри-мафиозные разборки. Единственное, чего мог опасаться главный полицейский столицы, так это журналистов и общественного мнения.

Впрочем, в данном случае общественное мнение находилось на его стороне. Если бы пострадали австрийцы, немцы и даже югославы, то на телевидении, в прессе мог бы подняться огромный скандал. Но сообщение о том, что убиты руководители российской мафии, в городе встретили бы с пониманием, если не сказать с радостью. Даже в такой подлинно демократической стране вряд ли кто стал бы требовать для этих негодяев строгого соблюдения формальностей.

Операция готовилась в глубокой тайне, и только в последний момент участникам были даны инструкции: по возможности не арестовывать, не задерживать, а отстреливать. У каждого из офицеров в кармане лежали ориентировки с возможными адресами, фотографиями русских бандитов.

Лебеди давно уже спали, забравшись в деревянный домик на острове посередине пруда. На площадке, окруженной фонарями, за столиками под пестрыми зонтиками сидели уже не пятеро, а трое. Диспетчерская Хер-Головы работала довольно напряженно. Парни принимали заказы и рассылали своих друзей по нужным адресам.

Никто из троих не обратил внимания на небольшой фургон с надписью «Мороженое», остановившийся неподалеку от кафе. Мороженым в этом фургоне, естественно, и не пахло. Вся его внутренность была нашпигована электронной аппаратурой, способной принимать и дешифровывать разговоры, ведущиеся по радиотелефонам. Отсюда же в руки полиции передавались адреса, по которым направляются сейчас люди Хер-Головы. Саму диспетчерскую пока не трогали как источник информации.